Стихотворение «Письмо жителей леса» для использования на НОД по коммуникации и познанию в подготовительной группе. Проект «Письма животным Сроки реализации проекта

Вот конверт
Большой и жёлтый.
Как же нас, конверт,
Нашёл ты?

Листья по ветру неслись.
И конверт летел,
Как лист.
Через поле -
Ниже,
Выше,
Прошуршал
По скату крыши,
Соскользнул
Тихонько
Вниз
И улёгся на карниз.

Тут на стул Алёнка встала
И конверт легко достала.
На конверте адрес мой.
А обратный чей?
Лесной!

Смотрим не без интереса,
Что же пишут нам из леса?
Пишут Лисы,
Пишут Лоси,
Пишут Зайцы:
"Осень! Осень!"

"Пожелтело всё вокруг",-
Пишет пёстрый Бурундук.

Вот записка и от Белки.
Почерк Белки очень мелкий.
Полчаса мы разбирали,
Над словами хмуря лбы,
Наконец-то прочитали:
"Есть орехи и грибы".

Пишут Утки с озера:
"Ночью подморозило.
Ох, озябли
Наши лапки.
Наши лапки
Очень зябки.

Рано утром
Мы собрались
И на юг
Лететь собрались.
И решило
Всё собранье
Передать вам
"До свиданья".

Пишет Михаил Иваныч:
"Отыскал берлогу на ночь.
Утки тянут
В путь-дорогу.
До весны!
Ложусь в берлогу".

Пишет Ёжик:
"Листопад.
На пеньке - семья опят.
Тут же под корнями пня
Комнатёнка у меня.
На постели -
Лист резной...
Ждите весточки - весной".

Ящерица написала:
"Бегать по лесу устала.
Кто в берлогу,
Кто - в нору.
Я же прячусь
Под кору".

И ещё два Ерша
Нацарапали спеша
Извещение о том,
Что река
Покрылась льдом.
Переписка
Прекращается.
До весны
Ерши прощаются.

Вот и зимушка-зима!
А из леса
Нет письма.
Что ж не пишут нам зимой
Ведь известен
Адрес мой.

Вьётся вьюга,
Крутит, вертит...
В форточку
Влетел конвертик -
Белый,
Яркий,
С красной
Маркой!

Ну-ка, Лена, посмотри,
Что за вести там внутри?
- Это пишут
Снегири!

Вот что пишут Снегири нам:
"Тихо в мире снегирином.
Снег сверкает по равнинам
В свете розовой зари...
Прогуляться в лес на лыжах
Приглашают Снегири".

А Синица - вёрткий хвостик
Приписала:
"Ждите в гости.
Завтра буду у кормушки
Я
И две мои подружки".

Пишет рыжая лиса:
"Стали белыми леса".

А от Зайцев нет письма?

Есть,
И длинное весьма.
Пишут,
Что на той неделе
Шубки белые
Надели.
Что вся жизнь их
На бегу,
Что ночуют
На снегу
И что ночи
Очень
Долги...

Ну, а что нам пишут Волки?

Пишут Волки:
"Пусто в брюхе.
Ходим-бродим,
Всё без толку.
Даже зубы
С голодухи
Положили мы
На полку".

Ну, а больше писем нет?

От Сороки нам привет.
Подпись у неё проста:
Чёрточка
И два креста.

Все слова мы прочитали
И вестей уже не ждали.
Но как раз под Новый год
Телеграмму Дятел шлёт.
Сообщает
Наш приятель:
"Ёлку выбрал точка Дятел".

А сегодня на рассвете
Распахнул оконце
Ветер.
Над просторами земли
Говорили
Журавли.
Не они ли
Уронили,
Подарили
Нам с тобой
Этот свёрток
Голубой?

Хоть поверьте,
Хоть проверьте,
Сто один привет в конверте.

От Скворцов,
От Грачей,
От Гусей,
От Журавлей...

Шлют нам Жаворонки трели:
"Тирли-тирли!
Приле-тели!"

А две Ласточки-касатки
Нам прислали две загадки
"Что мы лепим,
А не вьём?
И о чём
Поём
Вдвоём?"

Пишет нам Бобёр прилежный:
"Под кустом
Расцвёл подснежник".

Уверяет нас Налим,
Что вода
Чиста
Над ним.

Рады, рады
Два ерша,
Что погода
Хороша.

Старый Ёж из норки вылез.
Пишет:
"Почки распустились".

Даже Мишка Косолапый
С боку на бок повернулся
И на щепке
Левой лапой
Нацарапал:
"Я проснулся".

Птичья почта нас с Алёной
Принесла конверт зеленый.
Что же там,
В конверте этом?
Что из леса
Пишут летом?

Вот что пишет нам Куница:
"Родила лисят Лисица.
Три лисёнка
Лают звонко!
Называет их отец:
Рыжик,
Хвостик
И Хитрец".

Пишут Пеночки с полянки,
Что у маленькой Зарянки
Появился сын приёмный,
Очень жадный и огромный.
Птичке-маме очень трудно,
Есть он просит поминутно.
Червяков и мух глотает,
По всему предпочитает
Жирных гусениц зелёных
Ненасытный Кукушонок.

Пишет рыбка Колюшка,
Что с детьми ей горюшко.
Что
Весь день
В воде шалят
Сто
Весёлых
Колюшат!

Пишет вся речная рыба:
"Ждём без удочек.
Спасибо".

Пишет Мишка:
"Мёд нашёл
Я в дупле
У диких пчёл.
Сам бы ел
И вам послал,
Но боюсь пчелиных жал".

"Приезжайте!" -
Пишут Зайцы.

Через всю страницу вкось
"Приезжайте!" -
Пишет Лось.
Извещают нас Синицы,
Что сегодня состоится
Замечательный концерт.

Заглянули мы в конверт,
А в конверте - два билета,
Два билета
Прямо в лето.

Все конверты мы с тобой
Сохраним, Алёна,
Жёлтый, Белый, Голубой
И ещё Зелёный.

Татьяна Возмищева
Методический приём «Письма из леса»

Методический приём

«Письма из леса »

Возмищева Татьяна Сергеевна

воспитатель I кв. к.

МБДОУ «Детский сад комбинированного вида № 52» АГО

Экологическое мировоззрение – это продукт образования, его становление происходит постепенно, в течение многих лет жизни и учения человека. Начало же этого процесса, выпадает на период дошкольного возраста, когда закладываются первые основы миропонимания и практического взаимодействия с природной средой.

На протяжении дошкольного периода значительная доля экологических сведений о разных сторонах жизни природы передаётся детям через образовательную деятельность. Главным компонентом такой деятельности становятся различные демонстрационные и учебные пособия, то есть наглядность, позволяющая формировать у детей отчётливые и правильные представления о природе. Мы рассматриваем с детьми - картины, иллюстрации, беседуем, читаем детскую литературу, просматриваем слайды, фотографии, презентации и др.

Важной особенностью экологического воспитания, является то обстоятельство, что чаще всего непрерывная образовательная деятельность посвящается ознакомлению детей с видами животных, растений, условиями их жизни и обитания, которые не представлены в ближайшем природном окружении и не могут быть познаны через наблюдение. Это приводит к тому, что знания детям не могут быть даны в полном объёме, а в северных условиях тем более, так как суровый климат лишает возможности вести наблюдения за живой природой.

Чтобы расширить кругозор детей и познакомить их с представителями животного и растительного мира, я ввела в образовательный процесс, следующий игровой приём и дала ему название «Письма из леса » . Благодаря этому приёму дети получают «письма » от разных представителей флоры и фауны. В этих письмах животные , насекомые, растения и др. описывают себя, указывают место своего обитания, при этом не называя, кто они. В процессе чтения письма , дети должны догадаться от кого оно пришло. После чтения, взрослые совместно с детьми, составляют ответ респонденту.

Используется данный приём в образовательной деятельности детей старшего дошкольного возраста. Он способствует развитию памяти, мышления, воображения, повышению любознательности, а также воспитанию сопереживания к братьям нашим меньшим.

Посредством использования подобных приёмов , я решаю задачи экологической грамотности детей, что очень важно, особенно сейчас, когда природа нуждается в нашей защите и поддержке.

письмо лесной житель . Знакомый заяц мне недавно рассказал, что писал вам письмо и уже получил ответ . Вот и мне очень захотелось с вами подружиться. Напишу о себе : - живу в лесу, отношусь к семейству грызунов. Дом свой строю высоко на дереве в дупле, или же делаю себе гнездо. У меня острые загнутые когти на лапках, которые позволяют мне хорошо цепляться, удерживаться и передвигаться по дереву. У меня сильные и более длинные, чем передние задние лапы, которые дают мне возможность делать большие прыжки с ветки на ветку. Я имею очень красивый и пушистый хвост, действующий как парашют при прыжках и согревающий в зимнее холодное время. Я так же как и заяц меняю два раза в год окрас своего меха. Зимой я имею серый окрас, а весной у меня происходит линька, старую шерсть я сбрасываю, вместо неё у меня вырастает новая, гладкая, рыжая. Осенью у меня вырастает густая серая шерсть с подшёрстком, чтобы зимой не замёрзнуть. Я очень трудолюбивый зверёк. Осенью делаю столько запасов, что хватает на всю зиму, да и угостить могу кого ни будь. Питаюсь я орехами, семенами шишек, грибами, желудями и ягодами. У меня, как и у всех лесных жителей, есть враги – это хищные животные и люди, которые охотятся на меня из – за красивые меха. Поэтому, я очень осторожный зверёк. Ребята, приезжайте ко мне в гости, я буду очень рад вас видеть. Обещаю не бояться вас, ведь даже заяц, а он известный трусишка, пересилил свой страх, то и я постараюсь быть смелее. Уж очень хочется с вами подружиться. До свидания! Буду ждать ответа.

Здравствуйте, дорогие ребята! Пишет вам письмо , представитель растительного мира. Очень хочется с вами подружиться. У меня в лесу много друзей, но также здорово будет иметь друзей среди вас – детей. Ведь если мы с вами подружимся сейчас, то, когда вы станете взрослыми, вы не будете меня обижать. Друзья не обижают друг друга. Напишу немного о себе и о своих подругах. Живём мы на лесной полянке, радуемся солнышку, дождику и лёгкому ветерку. Раньше у меня было много подружек, но теперь нас стало гораздо меньше. А всё потому что когда наступает весна, мы наполняемся соком, которым мы питаем наши почки. Люди любят наш сок и делают на нашем красивом, белом стволе зарубки топором. И тогда наш сок течёт на землю, а не к почкам, и наш ствол и веточки засыхают. Очень грустно становится нам от этого. Ведь чтобы вырасти большими и стройными деревьями, нам нужно не менее пятидесяти лет. Когда нас много, нам конечно же веселее, мы тогда образуем целую рощу. В наших рощах растёт много грибов и ягод. Люди про нас сочинили много стихов и песен. Мы гордимся этим и говорим – спасибо. Ребята, если вы согласны с нами подружиться, то напишите нам и обязательно приезжайте к нам в лес в гости. Будем с нетерпением ждать ответа. До свидания!

Игра по окружающему миру для 2-3 классов. Сценарий.

Всякое дело трудно начать, а после пойдет, побежит, покатится. Вот и письмо из лесу — с чего начинать? Лес-то большой. С краю начать, с опушки?

Пока до опушки дойдешь, много чего повидаешь. Идешь отавой — сочно-зеленой травой. Летом в лугу разнотравье и разноцветье: осока, тимофеевка, кувшинки, клеверища, ромашки, зверобой, калган, таволга, колокольчики. Все скосят, сложат в стога-зароды, и на пожне взойдет отава.

Идешь по отаве — как будто гладишь ее, расчесываешь на пробор. Отава мягка, нежна, умыта росою.

Из ручья подымется утка, закрякает от испуга, словно ее спросонья схватили за хвост.

Взойдешь на пригорок, а на пригорке волнухи, целые семьи волнух с волнушатами. На пригорке растут березы, осины, рябины, малина, крапива, кипрей. Взойти на пригорок все равно, что взобраться на стог сена, — не на маленький стожок, а на большую скирду. Волнухи в траве и в крапиве, как птенчики радужных птиц. Шляпки их розовы, с ободками; сломишь волнуху, на сломе проступит розовое молоко. Есть волнушата величиною с копейку, есть с пятачок и есть большие, как оладьи, намазанные брусничным вареньем. У каждой волнушки под шляпкой пушистая бахрома, будто шарф.

Одна семья волнух живет от другой поодаль. Волнухи играют в прятки с тобой — волнушатником. Облазишь пригорок, все нет, нет и вдруг подвалит целое племя. Оберешь мал мала меньше, с чуть слышным, как цвириканье осеннего кузнечика, хрустом; руки твои умыты волнушечьим молоком.

Распрямишься и сразу увидишь: склоненные, как солнце к закату, уставшие за лето цвести ромашки; желтые соцветия на прямых стеблях зверобоя; запунцовевшие гроздья рябины; алые платки калины; летящие по воздуху, как бабочки-капустницы, березовые листья; затрепетавшие от легкого дуновенья рдяные листья осины. И синеву Большого озера внизу. Озера много, как неба.

В небе медленно проплывет коршун-канюк, тонко-печально кликнет, пожалуется на канючью судьбу: вечно летать, высматривать с высоты мышиную жизнь в траве, навострять когти...

Сойдешь с пригорка, тут тебе и опушка, начало леса — беломошный бор с маслятами, лисичками, моховиками; а то и белый найдешь — боровик, если утро было с теплым, как парное молоко, туманом. Перевалишь горбатую боровину, угодишь в малинник. Там гляди не наступи на лапу медведю: медведь сластена, большой любитель малины.

Дальше пойдешь, углубишься в увитый лишаями ельник. Вдруг явится круглое, с зыбучими берегами окуневое озеро; разматывай уду, дожидайся, когда запрыгает, унырнет поплавок под большой плавучий лист белой лилии...

Дня еще много впереди, солнце в зените, а уже умыл ноги в росе на отаве, набрал волнух на пригорке, нашел в бору белый гриб, порыбачил, потешил себя сладкой малиной...

Остановишься у ручья, ручей лопочет. Наклонишься к ручью, посмотришь себе в глаза, удостоверишься: да, это я, иду по лесу, все вижу, запоминаю; для чего-нибудь пригодится.

Над водою ива, на крутом ручейном берегу ель. На самой долгой нижней еловой ветке сидит серый рябчик, крутит головкой, ждет, боится тебя. Зафырчит крыльями, тотчас отзовется, с соседних елей, таким же фырчаньем выводок — рябчиковая семья.

За ручьем дорога (и к ручью привела), по бокам ее матерые толстостволые осины. Из осиновых стволов местные люди выдалбливают лодки, похожие на щук, пляшут на волнах в Большом озере. Волны тоже бывают большие.

Дорога сойдет в лощину; у самой дороги, как на прилавках разложены, гроздья брусники. На лужайке найдешь сомлевшую за лето, сладкую с горчинкой, духмяную земляничину. Поваляешь ее во рту, вспомнишь, как пахло лето. Земляничиной пахло. Подсинишь губы черникой; черники полно. Заглянешь на болото, попробуешь на зуб зеленую клюквину. Тверда, кисла!

В лес идешь навстречу солнцу, чуть полевее, так, чтобы пригревало твое правое ухо... Можно пойти и в другую сторону, подставить солнцу затылок... Там тоже лес. Но в тот лес ходят из соседней деревни, снизу, с Берега, а мы на Горе. Наша деревня так и называется — Гора, а та, что у самого озера, Берег. То есть деревни называются по-вепсски: Берег — Ранта; Гора — Сельга. А все вместе, Берег с Горой, — Нюрговичи,«Нюрг» по-вепсски «крутой склон».

Мы живем на Вепсовской возвышенности, отсюда берут начало текущие в Ладогу самые чистые наши реки: Оять, Паша, Капша. Все села здесь строены вепсами, названы веп-совскими именами. Вепсы — маленькая, но древняя, уходящая корнями к самому первоистоку Российского государства народность; в старину ее звали весь. Чудь, меря, весь — выходцы из лесов и болот, мирно жительствовали в Новгородской Руси; племена эти сродни финнам. Нынче вепсы обитают между Ладожским и Онежским озерами, граница их обитания простирается в Вологодскую область и Карелию. Собственно, никакой границы нет. Вепсы живут так же, как русские крестьяне, в лесных, озерных селениях. Многие вепсы подались в города, женились на русских девушках, русские на вепсянках. По-вепсски, на финский манер, враскачку, разговаривают старики со старухами в глухих, обезлюдевших деревнях, попивая чаи с калитками, испеченными в русских печах. (Калитками на Новгородчине издавна называют ватрушки с картошкой или брусникой.)

Да, так вот, уйдешь утром в лес, полагаясь на ясное солнышко: выведет, на обратной дороге погреет тебе левое ухо. И так все идешь и знаешь, что ты еще в ближнем, как бы пригорном (при Горе) лесу. Ближний лес до реки Сарки, а за рекой — дальний. Вечером в деревне у тебя спросят, где побывал; если скажешь: «За Саркой», — к тебе отнесутся как к человеку издалека: за Сарку мало кто с Горы нынче ходит.

Сарка река особенная, впрочем, у каждой реки свой характер. «Сар» по-вепсски «еловый лес»; Сарка и вытекает из Сарозера, то есть еловая речка вытекает из елового озера. Течь Сарке недалеко, до реки Генуи. Можно за день дойти от истока Сарки до устья. Была бы торная тропа, за полдня бы дошел.

Река Генуя на Вепсовской возвышенности непонятно откуда взялась. То есть река-то понятно... А вот название... Мы знаем Геную в Италии... Побывал ли хотя бы один итальянец на вепсовских холмах, того мы не знаем. Вепсы звали свою речку веп-совским именем Эноя, а кто-то русский подправил: «Эноя» русскому уху ничего не говорит, а «Генуя»... будит воображение. Есть в тех местах еще и река Темза.

Сарка говорливая река, с крутыми поворотами, то туда, то сюда бегущая, темноводная, с желтым песком на донышке, с каменными порогами-ревунами, с тишайшими округлыми черемуховыми заводями, с бобровыми плотинами... Бобры осины спилили так, чтобы те пали в воду, загородили бег реки, а им, бобрам, тут хатки бы построить, в приостановленной воде поплавать, впрок заготовленной осиной кормиться. Когда-то по Сарке сплавляли лес, с делянок за Сарозером, в Большое озеро, по Капше, Паше в Свирь, по Ладожскому каналу к нам в город. Что сплавили, а что утопили, после себя не убрали. Река завалена лесом; лес в воде не гниет...

Вот бы собрать команду хороших ребят, поехать летом на Сарку, очистить красивую лесную реку от топляков и завалов... Река бы заново родилась, заиграла. Давайте запомним: Сарка нас ждет! И Генуя будет нам рада-радехонька!

Нынче Сарка замечательна своей полной одичалостью; стежки-дорожки по ее берегам заросли папоротниками в человеческий рост; идущего вверх или вниз по течению реки человека я ни одного не встретил за годы моих хождений. (Я-то хожу, не ленюсь).

За рекой Саркой открывается великое множество... нет, не дорог, а лесов, болот, озер, ягодно-грибных мест, спусков-подъемов... Но река так сразу не отпустит, приманит тебя своим единственным на свете голосом, своей таинственностью, дикостью-нехоженостью... Кто побывал за тем перекатом? Может быть, и никто, я первый... И еще говорили в нашей деревне и на Берегу, в Корбеничах, Озровичах, Харагеничах, даже за Харагинской Горой, в Лаврове, на Кончике, в Пашозере... То есть в каждом из этих селений нашелся рыбак, ловивший форель на Сарке. Или знавший такого ловца. Рыбак утверждал, что форель на Сарке поймать можно, но только в ненастную, сумеречную погоду без дождя: в ведро форель увидит ловца, ни за что не клюнет. И в дождь не берет.

Не утаивая, сообщали наилучшие приемы лова форели: грузило поднять повыше от крючка, чтобы поводок свободно болтался туда и сюда; поплавок пониже, к самому грузилу: на перекатах мелко. Кидать под порогом в быстрину, удилищем поводить, запускать приманку под камни и коряги. В отношении червя и крючка высказывались разные точки зрения. Одни настаивали на двойчатке — сдвоенном крючке, с двумя же червями. Другие полагались на простой крючок, на одного червя. «Форель если схватит, то уж схватит — намертво! Вытаскивать поймавшуюся форель все предлагали одинаковым способом: «Удочку брось, за леску подтягивай, по воде. На воздух выдернешь, обязательно сорвется».

Сколько раз, с превеликой осторожностью таясь в ивовых кустах, я закидывал в Сарку уду, терял из виду поплавок, настолько быстро его уносила прыгающая на камнях вода... Насаживал по одному червю и по паре... Однажды поплавок унырнул, я позабыл о совете ловцов, дернул... Удилище изогнулось... Из воды наружу с каким-то непередаваемым трепыханием, сиянием, сверканием, кажется, даже искрением выпрыгнула форелина. Потрясенный постигшей меня рыбацкой удачей, ослепленный прыгающей над водой никогда в жизни не виденной мной форелью, испуганный тугой силой, тягостью, нежданностью попавшей мне в руки золотой рыбки, я на мгновение замешкался... Форелина потрепыхалась в воздухе, сошла с крючка и была такова... В другой раз... О! в другой раз, наученный опытом, в препаршивую погоду, на самой быстрой быстрине, с отборными червями-красавцами в банке... Все сделал по правилам, поплавок сгинул... Я хвать за леску и потянул... Форелина на крючке не дрыгалась... Это противоречило тому, что я знал о ней, что предсказывали ушлые мужики на Горе, на Берегу, в Корбени-чах, Озровичах, Харагеничах и за Хара-гинской Горой, в Лаврове, на Кончике, в Пашозере... Мужики говорили, что форель непокорная, с характером была, голыми руками ее не возьмешь... А эта моя форелька (еще не моя, еще в Сарке) не ворохнулась... Я ее подвел к самому берегу в траву и как-то изнемог, устал, задумался... Все выходило не так, как должно было быть: форели полагалось сопротивляться, а мне ее укрощать... Эта форелька лежала в траве, как желтый ивовый лист... И так я ее любил, так боялся. Ах ты моя золотая рыбка! Я готов был к ней обратиться с давно приготовленной речью: «Смилуйся, государыня-рыбка!..» Но в это время форелька вдруг проснулась, встрепенулась, без видимого усилия выплюнула крючок и подалась в тину, оставив по себе пятнышко мути.

В тот раз, идя домой на Гору, я думал, что мне открылась возможность стать еще и заядлым форелятником, как мужики в округе: двух форелей я упустил, третья не уйдет. А там, глядишь, всю Сарку облазию, Геную на байдарке прочешу, стану лесным, речным человеком, бородой обрасту, озверею...

Чем дольше ходишь по лесу, тем полнее сживаешься с ним, становишься на него похожим — и все тебе мало. Я думаю, лесной мир имеет что-то общее с миром книг: чем больше читаешь, тем больше остается непрочитанного. И в лесу тоже... Да и мира книг совсем бы не могло стать, если бы не было лесу, а значит и бумаги. Даже наши новгородские предки на бересте писали, берестяные грамоты друг дружке посылали. То есть опять же грамота грамотой, а береста из лесу, из березовой рощи...

Сходить в лес — одно, на реку другое. Того и другого не уместишь даже в просторном дне ранней осени. Да и корзинка полнехонька волнух. Отнесу-ка их деду Федору на Гору: дед стал староват за волнухами бегать, а без волнух в деревне в зиму тоже не жизнь. Волнухи вымочат в кадке, посолят, потом их мелко нарежут и на сковороду, с луком, с маслом. Волнухи в нашей деревне жареные едят, с картошкой, с калитками. У вепсов волнухи — первая еда.

Дед Федор Иванович Торяков родился и живет на Горе с 1901 года. А все молодец молодцом. У деда Федора на голове мягкие, сивые, как белый мох в бору, кудрявые волосы. За зиму он обрастает бородой-куделей. Весной приезжает на Гору из города на охоту один человек по имени Паша, стригший в армии взвод, постригает деду Федору бороду, делает прическу «по-молодежному». Паша постригает деда Федора большими ножницами, ими же стригут баранов из дедова стада; каждую осень дед Федор с бабушкой Татьяной сдают по десять барашков для выполнения продовольственной программы. Других ножниц в доме у Торяковых нет.

Дед Федор Иванович Торяков начал воевать с немцами в сорок первом году неподалеку от своей деревни Гора, остановил врага, не пустил в родные места, потом бил и гнал, вместе со всей Красной Армией, до самой Эльбы. В одном из селений в Германии, оставленном его жителями, солдат Торяков приметил большие ножницы, пригодные для стрижки овец, привез их домой — пригодились в хозяйстве. Это его единственный военный трофей.

За геройство в боях бывалого солдата Федора Торякова наградили медалью «За отвагу». Когда он вернулся к себе на Гору, его избрали председателем колхоза, он стал главным человеком на Горе и на Берегу, то есть в Нюрговичах — Федором Ивановичем.

У председателя колхоза особенное положение в селе, не такое, как у других — прочих. Крестьяне в поле, а председатель сидит в конторе, разбирает, подписывает бумаги, звонит по телефону, выполняет указания сверху, принимает своих односельчан, решает, как быть в этом случае, как в том. Но Федор Иванович, бывало, от зари до зари вместе со всеми в поле.

Хотя... поле на Вепсовской возвышенности — не то, что у нас. Каждое поле вепсами взято у леса. Выберут в большой тайге участок, срубят на нем все деревья, стволы вывезут, а сучья сожгут. Ну, конечно, сначала окопают делянку глубокой канавой... Пни выкорчуют... Для этого нужна силенка; слабых мужиков в лесных деревнях не бывает... Там, где был лес, станет пустое ровное место, посыпанное золой, годное под пашню. Вспашут новое поле, зола — наилучшее удобрение... Это называется у вепсов «земледелие на суках». Посеют рожь, овес, ячмень. Зерновые колосятся, созреют, их сожнут, свезут на гумно, обмолотят. Большую часть хлеба сдадут государству на хлебопоставку, что останется у себя, свезут на водяную мельницу на Сарку, смелют на муку; в каждой избе пекут румяные хлебы и калитки...

Справедливости ради надо заметить, что овес доставался не только охотникам, но и... медведям. Как только заколосятся овсы на отвоеванных у леса нивах, все медведи из вепсовской тайги повадятся по вечерам на потраву: заберутся в овсы и чавкают до утренней зари. Охотник всего был один на Горе — Михаил Яковлевич Цветков. У него на счету двенадцать медведей, ему можно верить: сам сосчитал, не прибавил. В Корбеничах медвежатник Володя Жихарев когда скажет семнадцать, когда восемнадцать, когда и двадцать четыре, по настроению. Охота на медведей — дело ночное, темное; у каждого охотника свой разговор с косолапым, свой счет...

Однако хлеба в колхозе — полдела. На ферме и в каждом дворе мычали коровы, блеяли барашки с овцами, в грязи, которой всегда хватало на деревенской улице, благодушествовала свинота. Утром пастух заиграет на рожке, созовет стадо, угонит его на травяные склоны холмов, на лесные поляны, там разведет костер-дымокур — от мух со слепнями, комаров, мошек... Стадо не разбредается, медведей с волками опасается... Если какой телок по дурости ударится в бега, его завернет в стадо пастушеская собака; собаки на Горе сроду умные.

Пожалуй, главное в крестьянских трудах на Вепсовщине — накосить травы, насушить сена, чтобы хватило на зиму всему скоту и чтобы самим крестьянам спать было мягко, душисто на сенниках. На пуховых перинах вепсы не неживались: не из кого было пуху нащипать; уток с гусями почему-то не держали. И вот как начнут в июле косить, а тут дожди (на Горе говорят: «дожжи»)... В окошки между дождями накошенное растрясут, высушат, стогами всю пожню заставят, от Большого озера до вершин холмов... Да еще по полянам в тайге, по поймам Сарки, Генуи... Где весь народ на покосе, там и Федор Иванович Торяков, председатель колхоза, с косой, с вилами... Понятно, что и в конторе он тоже посиживал, раз председатель...

Колхоз в Нюрговичах стал передовым на всей Вепсовской возвышенности. Федора Ивановича наградили грамотой; грамота до сих пор висит у него на стене в избе, обращенной окнами к Большому озеру.

С той поры, о какой я вспоминаю в моем письме из лесу, много воды утекло в Сарке и Генуе — в Большое озеро, из него в Капшу, Пашу, Свирь, Ладогу... Молодые из вепсовских деревень уехали в город Тихвин на построенный там большой завод; на Горе живут старик со старухой Торяковы, Федор Иванович и Татьяна Максимовна. Через дорогу от них живет племянник Федора Ивановича Александр Текляшов с женой Еленой, собирается переехать к сыну в Курбу, на лесопункт. По правую руку живет другой племянник — Иван Текляшов с женой Машей. Жену Ивана зовут на Горе Маленькой Машей; она, правда, маленькая, да удаленькая: как примется сен-ничать, из травы целый день ее красная косынка выглядывает, как маковый цвет... Иван с Марьей задумали перевезти свой дом на ту сторону Большого озера, в Усть-Капшу, там людей больше.

Значит, что же? Останутся на Горе одни-одинешеньки старик со старухой, Федор Иванович с Татьяной Максимовной Торяковы. Давайте и это запомним да навестим горских зи-могоров; в избе деда Федора и бабушки Татьяны доброму человеку рады-радехоньки. Ехать из Петербурга до Шугозера на автобусе, из Шугозера автобус поменьше довезет до Харагеничей, там любого спроси, укажет, как до Нюрговичей дойти...

По утрам Федор Иванович плавает в лодке потрясти рыбацкую сеть. Сеть у него маленькая, с мелкой ячеёй; он натрясает из нее окушков на уху и на пирог-рыбник себе со старухой. И еще собачьей семье.

Собак у стариков Торяковых три: за главную Тоська, дворняга, в дому сторож, в лесу хвостик — куда дед Федор, туда и Тоська. Встретит кого чужого на улице, зальется звонким, далеко слышным лаем, дает всем знать: чужой. В компанию Тоське, чтобы не было ей скучно одной, взят Тимка; дачники лето прожили и бросили. Тимка — маленькая лохматая домашняя собачонка — болонка. У Тимки заросшие шерстью веселые глаза. Тимка — бродяжка: вдруг отправится в Корбеничи, там у него дружба со многими псами. Вернется перемазавшийся в грязи; баба Таня с дедом Федором моют его в корыте с мылом, причесывают; Тимка помалкивает, облизывается от удовольствия.

Тимка к тому же еще папаша, а Тоська мамаша. У Тоськи с Тимкой родился щенок неизвестной породы, его нарекли Фантиком. Фантик пушистый, как кот, толстолапый, неуклюжий, у него большие, как у теленка, глаза с пушистыми ресницами.

Придешь в избу к Торяковым, высыпешь в кадку собранные на пригорке волнухи, погладишь Тоську, Тимку и Фантика; тебя усадят к столу, попотчуют рыбником: ржаная лепешка полнехонька окушков. К каждому из окушков надо отнестись со вниманием: чем меньше окушок, тем костистей...

Посидишь в приютной избе горских старожителей, побеседуешь с ними всласть... А дня еще много осталось да сколько леса нехоженого! А воды!..

Спускаюсь к Большому озеру, спихиваю на воду легкую поворотливую байдарку, беру в руки кленовое весло. Только выплыл в озерное плесо, и тут из-за мыса: пу-пу-пу-пу, на моторке куда-то шастает Володя Жихарев, одна у него моторка на все Большое озеро... Подошел ко мне, то да се, где был, что видел...

— А я, — говорит Володя, — днем за волнухами сбегал, обратно полем иду, а от меня медведь, вот так, как до тебя.
Думаю, дай схожу посмотрю.
— Ну, сходи, посмотри, — говорю я Володе.

А тут и вечер. Русская печка у меня с утра истоплена, вчерашние грибы высохли на печке (вчера я за белыми ходил, а сегодня за волнухами). Чаю с молоком попить и за письмо... Ну да, из лесу. Как стемнеет, лес как будто со всех сторон приблизится к Горе, обступит. Ночью хорошо думается: задень в лесу кислородом надышишься, мысли придут, вот их и додумываешь. Пишешь письмо из лесу...

Зазимок

Приехал в наши леса в глухую предзимнюю пору. Переплыл на пароме Большое озеро против деревни Корбеничи, туда как раз проложили дорогу. В Корбеничах повстречался с директором совхоза Михаилом Михайловичем Соболем, совсем еще молодым человеком, годящимся мне в сыновья. Когда мы с ним впервые познакомились, обменялись адресами, молодой директор сказал: пишите мне туда-то и туда-то, товарищу Соболь, Михаилу Михайловичу. Михаил Михайлович был не склонен склонять свою фамилию: Соболь. Бурый, рыжий, пушистый зверь соболь (бывает и черный) — это одно, склоняй его по всем падежам, а «товарищ Соболь» — совсем другое.

Михаил Михайлович Соболь был озабочен перевозом семьи Торяковых, Федора Ивановича с Татьяной Максимовной, из опустевшей деревни Нюр-говичи в живое, с магазином, почтой, сельсоветом село Корбеничи. Приспособили для стариков пустующую избу, отыскали лучшего печника в округе Григория Мошникова (мошниками у вепсов зовут глухарей), в прошлом тоже нюрговичского мужика; он сложил в избе новую русскую печку. За стариками послали гусеничный трактор с санями, отрядили помощников. Из Корбеничей в Нюрговичи ни на чем другом не доедешь, только на тракторе.

Мы с товарищем Соболь зашли в новую избу Торяковых, Татьяна Максимовна ставила самовар (в трубу насыпать углей, туда же опустить зажженные лучинки), пригласила нас попить чаю с калитками. Она была рада-радехонька своему новоселью. Торяковские коты облюбовали себе тепленькие местечки на с утра истопленной печке.
А где же дед Федор?

Оказалось, дед Федор ужо приедет вторым рейсом: вчера, первым рейсом, вывезли, что нужно для жизни на новом месте; сегодня, вторым рейсом, вывезут баранов с овцами и сено. Без своего скота как в зиму пускаться?
А где Малыш?

В первом письме я вкратце представил собачье семейство, прописанное в доме у Торяковых; собак было трое, их роздали верным людям в соседние деревни, оставили Малыша, Тоськиного сына. Малыш также и сын Матроса, черной лохматой зверовой лайки корбеничского охотника Владимира Жихарева (помните, как Жихарев повстречался с медведем?). Малыш тоже черный, в отца, как у матери, с белой грудкой. Я о нем еще расскажу.

Бабушка Татьяна расцеловала директора совхоза, поблагодарила его за участие и заботу. Переселение стариковской семьи не входит в круг директорских обязанностей; это — доброе дело, порыв души Михаила Михайловича. Молодое лицо директора рассиялось, как бабушкин самовар. Впереди у товарища Соболь — море всевозможных поступков. За добро люди отплатят ему добром; значит, и жизнь сложится счастливо.
Я тоже расцеловался с бабушкой Татьяной.

Чаевничать мы отказались: директора ждали неотложные дела, мне предстояло чапать из Корбеничей в Нюрговичи, все лесом. День в октябре короткий; небо затучило до самой земли. С утра шел снег; тут же превращался в воду; со всех сторон шелестело, струилось.

Я облачился в старую армейскую плащ-палатку, натянул сверху капюшон, оказался в сухом, изолированном от внешнего мира коконе, как бы в автономном плавании. Пошел по лесной дороге, в резиновых сапогах с поднятыми заколенниками. В этом состояла моя цель, за этим я вот уже десять лет приезжаю из города в лесную деревню Нюрговичи, на Гору: идти по лесу докуда ноги донесут. Грибов в лесу уж не было да и ягод, разве что клюква на болоте... Ничто мне в лесу не светило, однако шел я бодро, с легким сердцем: ничего лучшего, чем просто так идти по лесу, в любое время года, я в моей жизни не испытал, не открыл.

В туманном мельтешении мокрого снега лаково алели гроздья калины — вепсовской ягоды; багровели огрузшие ожерелья рябины; редкие вымытые листья красовались всяк в своем собственном цвете. Озабоченно вереща, перелетали с ветки на ветку сороки, разными голосами выкликивали что-то важное сойки; прилетел, сел на ольху серый рябчик, принялся вертеть головой, посвистывать. Из лесу доносился необыкновенно острый запах можжевельника, багульника, хвои, вянущего листа, прелого гриба. Лес внятно вздыхал, переживал смену времен года: из осени в зиму.

Желтый большой трактор со стогом сена на санях, с барашками в загородке, с Федором Ивановичем в кабине, попался мне навстречу на выезде из Нюрговичей, с Горы. Трактор остановился; мы поздоровались следом Федором за руку, что-то сказали друг другу, но ничего не услышали из-за рева трактора. Так же и попрощались.

У нас на Горе все было то же, разве что деревенька еще приутихла, будто кого-то ждала. И белыми стали крыши от снега, выбелилась трава. И еще что-то переменилось, не в облике деревни, а в настроении, добавился какой-то новый, чуть слышный жалобный звук. Он исходил от деда Федора с бабой Таней избы... Я остановился против избы Торяковых, точно такой, как всегда, и вдруг понял, что в эту избу никогда уже не войти, тебя не встретят, не скажут простых сердечных слов, не усадят к столу, не напоят чаем с калитками...

У входа в избу сидел на снегу пес Малыш, иногда коротко взлаивал, будто плакал. Этот новый звук я уловил в моей деревне, на Горе. Завидев меня, Малыш показал всем видом, что надо взойти в избу и в ней жить. Он подошел к двери, ткнулся в нее носом, выразительно посмотрел на меня: открой, войдем. Малыш родился в этой избе, его тут кормили и ласкали, отсюда он уходил с дедом в лес, разнюхивал чудные запахи лесной птицы; здесь было ему тепло в стужу, сухо в ненастье. Избу следовало охранять, это Малыш воспринял от своей матери Тоськи, ревностного сторожа. Малыш не понял, как можно уйти из этого лучшего в мире места, не поверил, что ушли совсем. Верный пес дожидался своих хозяев.

Я погладил Малыша, пригласил его побыть со мной, покуда за ним явится хозяин или сам он сообразит, что надо бежать по хозяйскому следу в Корбеничи. Малыш не внял моему приглашению, хотя прежде охотно наведывался ко мне, остался сидеть у входа в избу Торяковых — свою родную избу, — последним в деревне ее исконным обитателем, не согласным бросить гнездо.

Ночью я слышал, как подвывает Малыш. Помочь ему мне было нечем. Я сидел у стола, писал письмо из лесу, с Горы. В избе грела печь, был свет, а если выйти на волю, на все четыре стороны простиралась глухая черная ночь предзимья. Когда мое письмо придет к читателям, озеро скует льдом, Гору завалит снегами. О зиме в нашей деревне я еще напишу, пока что на память приходили осень и лето. Как-то вечером я зашел к деду Федору с бабой Таней на беседу (у нас беседа, а у вепсов беседа), посидели ладком, дед высказал мне предложение:
— Знаешь, Глеб Александрович, давай завтра встанем с утра пораньше, на моей лодке переедем на ту сторону, в гору вздынемся, там вырубка есть. Буде можа брусники наберем, не обобрали дак...

Я говорю: «Ну, давай». Так мы и сделали. Шли на вырубку по тропе, заросшей хвощами и папоротниками, тропу перебежал ручей. Я спустился в него, перебрел, шлепая резиновыми сапогами. Дед маленько поразбежался и перепрыгнул. Деду под девяносто, мне на тридцать лет поменьше. Я выразил деду свое восхищение: «Ну, Федор Иванович, и горазд же ты прыгать». Глаза у деда — лесного, болотного цвета, зеленоватые с прожелтью, запутались в космах беломошной бороды, растущей повсюду на его природном лике. Дед хитровато сощурил глаза, принялся как бы оправдываться:

— Да, знаешь, я зиму все больше полеживал. Баранам пишшу задашь, дров принесешь, бабка печку истопит—и на боковую. И такая, знаешь, слабость одолела, сил нет. Думал, и ног не потяну. А как, знаешь, лето стало, полеживать неколи: тут и картошку садить, и сена накосить... В лес первый раз пошел, дак еле до избы приволокся. Ишо раз сходил — и вроде ниче... Морошки у меня принесено, у бабки варенье сварено, и волнухи насолены, и брусники с ведро собрано. Стал ходить, знаешь, и разошелся, это бы каюк. Главное, скажу тебе, Глеб Александрович, паниковать не надо...

Вот видите, как горский дед Федор своим умом пришел к тому же самому выводу, что и ученые мужи: болезни, слабости, даже старость — от неподвижного образа жизни. Перележишь на лежанке — и ослабеешь, поддашься собственной слабости — и пиши пропало. Главное — не паниковать! Выздоровление, бодрость, даже прыгучесть — через ручей — дед Федор обрел в лесу, как старое дерево зеленеет по весне в лесном братстве.

В русском лесу наша сила и наша отрада. Даже и в историческом смысле: восемь веков тому назад татаро-монгольские конники рыскали по необъятной русской равнине, обкладывали данью все города и Москву, но войско хана Батыя остановилось у края лесов — владений Великого Новгорода; северные леса явили собою крепость; приступом не овладеть, осадой не обескровить. Для русских воинов-крестьян, для исконных жителей-лесовиков: веси, чуди, меря — леса послужили оплотом против иноземных захватчиков. Для северянина лес — дом родной, пришельцу-супостату — дебрь таинственная, страшная, неодолимая...

Поздней осенью 1941 года немецко-фашистские войска вели наступление в приладожских лесах, с тем чтобы замкнуть второе кольцо блокады вокруг Ленинграда. В ноябре пал город Тихвин... (Деревня Гора, из которой я пишу вам письма, Тихвинского района). Однако победа не далась в руки могущественному, наглому врагу: крупповские танки оказались бессильны против дремучей здешней тайги. В лесном сражении под Тихвином, в 41-м году, победил советский воин; непроходимые чащи, болота, холмы и лога Вепсовской возвышенности, реки, озера сослужили ему верную службу соратника в бою. Слышите: соратника, то есть сотоварища по рати. Фашистов остановили, отбросили, Тихвин взяли — праздник на нашей улице, одна из первых спасительных побед Красной Армии в Великой Отечественной войне...

Федор Иванович Торяков участвовал в том бою, солдатом, неподалеку от своей родной деревни Нюрговичи.

Мы с дедом Федором пришли на обещанную им старую вырубку; вся брусника на ней оказалась целехонька, никто до нас не бывал. Самое гадкое дело обирать недозревшую ягоду, все равно что стрелять в не ставших на крыло птенцов... А ведь есть горе-ягодники, торопыги, обирают загребущими руками... На дедовой вырубке брусника дозрела, налилась багряным соком, наполнилась ни с чем не сравнимой, хрустящей на зубу сладостью с кислинкой.

В Архангельской области, на Пи-неге, на Мезени бруснику зовут ягодой; клюкву — клюквой, чернику — черникой, малину — малиной, а брусника—ягода в высшем смысле, царица среди всех ягод. Собирать ее одно удовольствие: запустишь руки в разложенные на кочке, развешанные гроздья, процеживаешь сквозь пальцы стебли, жесткие листочки брусничника; в пригоршнях набирается весомое — ягодка к ягодке, крепенькое на ощупь добро. Донесешь его до берестяной, вепсами сплетенной, корзины, часть высыпешь, часть отправишь себе в рот, облизываешься, как торяковский кот Филька, поймавший мышку в траве.

Часа два мы с дедом собирали бруснику, это дело мне стало наскучивать, как всякое монотонное дело, хотя бы и сладостное. Я обратился к деду с попятной речью: «Ну что, Федор Иванович, может быть, хватит? Оставим для другого раза?» Дед ни в какую не согласился, на другой раз он уже не мог положиться. «Да я бы, знаешь, ишо побрал, — возразил мне Федор Иванович, — у меня в мешке другая корзина припасена...»

В неодинаковом подходе к собиранию брусники сказалась моя и дедова жизненная выучка: я брал ягоду не впрок, а для собственного удовольствия; дед огребал по-крестьянски, для пищи насущной в зиму, для калиток с брусникой, для чаев с брусничным вареньем. Оставить ягоду не собранной на кочках представлялось ему плохо сделанным делом, чего он себе не позволял.

Бывало, мы плавали с дедом на его лодке из Нюрговичей в Корбеничи, в магазин за хлебом. Я сяду на весла, погребу да и соскучусь, отвлекусь на какой-нибудь пейзаж, благо Большое озеро не повторяет свою красоту, за каждым мысом новое. Дед тем временем, сидя в корме, окунает в воду кормовое весло, дает лодке направление и ход, ни одного гребка не пропустит, от причала до причала: работает веслом по-крестьянски, на совесть, как и любым орудием труда. Так и на фронте солдатом.

Утром к моей избе прибежал пес Малыш. У пса подвело живот, третьи сутки он жил некормленый. Я поделился с ним трапезой, отдал ему полкило ветчины (формовой, колбасной), ни разу в жизни до сего утра им не пробованной. Малыш проглотил ветчину как-то безотчетно, не разжевывая. Я дал ему полбуханки хлеба; хлеб он разжевал, все съел до крошки. Малыш успокоился, не лаял, не выл, по-видимому, согласился пожить со мной, подождать хозяев. Я сел на лавочку, поставленную таким образом, чтобы видеть Большое озеро — в одну сторону до протоки, соединяющей его с маленьким озером, в другую до излучины. Озеро было тихое, задумчивое, как вся природа; леса по высоким его берегам чуть расцвеченные, заснеженные, с густыми, неподвижными пологами тумана в распадках. Я смотрел на озеро, на леса, Малыш прижался к моей ноге. Нам двоим было хорошо просто так сидеть над озером, любя друг друга. Малыш еще не знал, что скоро я уеду отсюда, как уехали дед с бабкой, как уехали все.

Я раздумывал, как поступить с Малышом... В лесу не бывает праздных раздумий, надумал — и делай, никто за тебя не сделает, на завтра не отложишь: завтра вдруг грянет зима или еще что-нибудь... Я накачал резиновую лодку-байдарку, спустил ее по осклизлому травяному склону в озеро. Малыш пришел следом за мною на берег. Я сказал ему: «Ну, садись в лодку, Малыш, поплывем к деду с бабкой». Малыш выслушал меня, отшагнул подальше от лодки, сел на траву. В глазах у него можно было прочесть: «Я остаюсь здесь».

Я сел в лодку, поплыл по тихой, темной, туманной воде. Малыш пошел берегом, провожал меня. В том месте, где тропа забирала вверх, к избе Торяковых, пес решительно повернул в гору, не оглядываясь, побежал домой.

Плыть по безветренному озеру в редкость у нас, лодка скользила бесшумно, как по маслу, и, правда, вода была масляниста... В одном месте плавания я приметил отдельно стоящую на мысу, совершенно необлетевшую, озолоченную березку. Ее отражение в зеркальной воде, кажется, достигало дна озера, сияло из глубины, будто в озеро опустили зажженную люстру.

В Корбеничах я поднялся к новой избе Торяковых. Во дворе дед Федор вытесывал из чурки какой-то предмет в хозяйство, может быть, ручку к двери. Я обратился к деду с тем делом, ради которого приплыл: «Малыш-то у избы сидит в Нюрговичах. Воет». Дед сокрушенно развел руками: «Да, знаешь, как ехали на тракторе, взяли его в кабину, он на ходу выскочил и давай бог ноги. Прибежи-ит...»

Я спустился к лодке... Уже засумерничало, в Корбеничах зажигались редкие огни...

Чай с морошковым вареньем

Нынче в зиму почта на Гору не ходит; связь моя с миром по озеру, по лыжне. Лыжню, понятное дело, надо сперва проложить, накатать. И так всю зиму наперегонки со снегом: снег завалит мою одноколейную дорогу, мою линию связи, а я ее заново протопчу... Зато как повернет на весну, солнце снега оближет, ветры причешут, морозы-утренники наморозят до хруста...

Лыжня — по озеру... Надо спуститься с Горы: Гора высока, склон крут (помните, по-вепсски Нюрг — это крутосклон; отсюда название деревни: Нюрговичи). Для слалома, скоростного спуска наша Гора — лучше и не сыщешь. Я скатываюсь с горы на широких лесных лыжах; на самых крутяках схожу лесенкой. Бывает, и приземляюсь: падать мягко, сугробы пуховые. При этом по сторонам не оглядываюсь: никто не видит меня, я один на Горе; под Горою я тоже один...

Торить, поддерживать лыжню на замерзшем озере много труднее, чем плавать по нему на байдарке, даже и против ветра. Самая лютая зима не без оттепели; снежный покров, как слоеный пирог, с корочками наста, с мокрым нутром. Большие морозы наморозят столько льда, что самому ему не поместиться в озерной котловине; полопается; в трещины выплеснется вода — это наледь. Угодишь в нее, на лыжи налипнет, примерзнет по пуду. Еще прихватит пургой. Так и чапаешь — в Корбеничи за хлебом, к деду Федору с бабой Таней на беседу...

Зато бывают дни: выйдешь на волю — и окунешься в белизну, синеву... Снег хрустнет у тебя под ногой, со скрипом, как капустный кочан. Сорока слетит с куста калины, осыпет целый сноп, облако, феерию блесток. Чурку отпилишь от принесенной из лесу лесины, топором как жахнешь, чурка пополам разлетится... Нет лучшего дела на свете, чем колоть в ясный день на морозе дрова!

Станешь на беговые лыжи (на лесных по целику, на беговых по укатанному), задашь себе урок слалома, скоростного спуска, искупаешься в сугробе, скатишься на озеро — и пошел по лыжне, со стуком и свистом. Скажешь себе спасибо (больше некому сказать): какой же ты молодец, что лыжню протоптал-укатал, не поленился, снеговею не уступил!.. А когда занастеет снег, выровняет его солнечный ветер по всей ледяной гладкости озера, — можно коньковым шагом лететь с легким сердцем, отмахивая палками, как крыльями.

В мгновение ока домчишься от Нюрговичей до Корбеничей, так, на лыжах, и явишься к деду с бабкой Торяковым. Первым тебя учухает пес Малыш, погумкает в избе, на мороз носу не высунет.
— Здравствуйте, хозяева! Принимайте гостя из Нюрговичей!
Разумеется, гостю рады.
— Садись чаю попьем, — попотчует Федор Иванович.
Уговаривать долго меня не надо. К чаю я совершенно готов.
— А как же, попьем непременно.

Татьяна Максимовна принесет глиняную миску морошкового варенья, скажет:
— Ешь варенье. Мало дак ишо принесу. Ты летось деду, помнишь, наказал по морошку идти, сам бы он и не скрянулся: сей год с этим переездом наволновались. У меня руки-ноги отнявши были, а теперь и ниче.
— Буде можа супу похлебаешь, — от всего сердца хочет меня уважить Федор Иванович, — эва килька в томате у нас взята: магазин теперича под боком дак...

Я похлебаю супу, не побрезгую килькой в томате. Целый день на морозе пробудешь — быка съешь, а уж барана-то точно. Или хотя бы кильку... в томате...
И потечет наша стариковская беседа, как ручей зажурчит.
Придут коты, помурлычут. Малыш ткнется мордой в колени. Все семейство Торяковых в сборе, прижилось на новом месте...

Морошковое варенье сладостно на вкус, хрустко на зубок, с семечками; сохранило запахи лета... И беседа наша с дедом и бабой куда бы ни завернула, все возвращается на морошку. Пить чай с морошковым вареньем в зиму — экое благо!

Морошка, может быть, самая скрытная ягода в наших лесах. Ее и лесной-то не назовешь, как чернику, к болотной — клюкве — не приравняешь. Морошка растет в тех местах, где лес измельчился на сходе в болото, меж чахлых сосенок и елок, на кочках. Да и то не всякая обочина болота — морошковая.

Значит, что же? Надо обойти все болота, держать в памяти путик, куда идти по морошку. Листья у морошки, как узорные зеленые салфетки, лежат на кочках. Ягода восстанет из мха на высоком стебле, вылущится из кокона, крепенькая, как орех, лаково-розовая, в спелости янтарно-желтая, истекающая соком.

Морошка не только скрытна, привередлива к месту, где явить себя; ее трудно захватить и по времени: никто не знает, когда поспеет морошка сей год, то в июле, то в августе, смотря какое лето.

Приедешь на Гору посередке лета, первым долгом спросишь у Марии Тяклешовой (нынче в осень Иван да Марья Тяклешовы переехали в Усть-Капшу, построили там новый дом): «Ну, как морошка?» Мария ответит: «А кто ж ее знает. Мы с Иваном сенничали, некогда в лес сбегать. Да вот, у меня пышка испечена с морошковым вареньем, с прошлого лета оставши маленько. Есть ишо, е-е-есть! Попробуй звон с молоком топленым».

В июле у нас на Горе и в окрестных селах о морошке витали разноречивые слухи. Одни говорили, что надо недельку еще подождать, другие говорили, что уже потекла. Морошка-текучая ягода, как снегурочка: покрасуется и растает-утечет. Июль в тот год выдался жаркий. Ночи на севере такого цвета, как свеженакошенное сено, еще не сложенное в стог, на лугу распущенное, высохшее, посеребрившееся, всеми цветами, какие есть, пахнущее. Ночи в июле пахнут сеном, росой. Самое время траву косить, сенничать. Стога сложат, тогда уж по ягоду...

Вот и я... Косу мне подарил Иван Тяклешов; это — царский подарок: косовище вепсовское, еловое, с горбиной, с особенной рукоятью, из сука выструганной. Косу я обмакну в росу, тогда уж бруском по стали: вжик-вжик — тотчас тебе отзовется Иванова коса. Рубаха Ивана белеет то выше, то ниже по склону. Сколько я знаю Ивана (уже лет десять), косит он в белой рубахе. Маленькая Маша трясет сено сушит, сенничает — в красной косынке. В погожий июльский день Иван да Марья накосят, высушат столько сена, что навьют целый стог-зарод. И я накошу-насушу копешку. Охапку снесу себе на ложе: спать на сене все равно, что косить в охотку, только не надо руками размахивать...

Что останется, снесу корове Тяклешовых Майе. Майя — единственная представительница коровьего племени в Нюрговичах, у нее есть сын, бычок Мишка. Им скучно без общества, они пасутся вблизи людей, постоянно готовые к дружбе со всеми нами. Меня Майя тоже считает за своего, по утрам приходит к моей избе, мычит, ждет, когда я ей вынесу кусок хлеба, посыпанный солью. (Такой же кусок я выношу и Мишке.) Проглатывает его с удовольствием, ластится ко мне, как кошка. Я сяду на лавочку на угоре, Майя подойдет сзади, положит мне голову на плечо, так что рог упирается в затылок, дышит в ухо теплым, добрым дыханием. То же самое проделывает и Мишка, берет у матери уроки доброго нрава.

Майя — сытая, гладкая, чистая буренка, белолобая, с белыми нагрудником и подбрюшником. Мишка черный, чумазый и тоже белолобый.
Особенно любит Майя, когда я ее глажу по щеке и подбородку. Ну, право слово, кошка...

Чтобы закончить разговор о моей дружбе с местной животиной, о наших взаимных ласках, нельзя упустить из виду тяклешовскую собаку Риту, большую, как жеребенок, черную, желтоглазую, помесь овчарки с лайкой. Каждое утро или в другое время Рита вбегает ко мне в избу, шумно дыша, запыхавшись, кидается мне на грудь, водружает когтистые мокрые лапы на мои плечи, смотрит в глаза своими собачьими, полными неистовой любви глазами, принимается меня обнимать-целовать, как будто я ее милый дружок, явился к ней на свидание после долгой разлуки...

Но это все присказка, сказка впереди. К полудню зной накаляет небо и долы, будто здесь не русский Север, а саванна Африки. Оводы проносятся во всех направлениях с диким ревом, как воздушные рокеры, вонзаются в твое тело, как пластиковые пули...

Иван да Марья сенничают. Я ухожу в избу, постигаю всю спасительность — против зноя — ее рубленных из сосновых бревен стен, ее деревянной кровли (в дождь протекает, как решето), подполья с поддувом; в избе упоительно прохладно, аж озноб пробирает. Охолону, подкреплю свои силы чем Бог послал — и опять под ясное солнышко, не сходящее с неба в эту пору, как будто работающее в три смены, впрок, на будущие долгие холода.

Сяду в байдарку, плыву сначала по Большому озеру, потом по маленькому. Маленькое озеро — бухта Большого, лагуна; между ними протока с низкими берегами, заросшими трестой и рогозом. Вода в протоке темная, с просвечивающим оранжевым дном; из воды высунули черные морды так и не утонувшие за сорок лет топляки.

В маленькое озеро вливается быстрая холодная речка Генуя, нанесла в устье чистого, крупного, зернистого песку, образовала косу-островок посреди открытой воды, на быстрине, на ветродуе.

Высаживаюсь на остров, обследую его, не нахожу ни одного следа человека; ни один овод-слепень не долетает до сего, не обозначенного в картах мира, острова, с золотыми песками пляжа. Со всех сторон меня обхватывает солнечный ветер, разогревает ветреное солнце.

Вплываю в зеленый шатер реки Генуи. Ветви деревьев левобережья протянулись к ветвям правобережья; над головой только прогалок неба. И такие травы возросли на берегах, крапива, дудник — в рост снежного человека; папоротники как пальмы!

Вода в Генуе шибко бегучая, надо налегать на весло. Река поворотливая; в каждой излучине затор палых или бобрами подпиленных стволов; перевалишь и окажешься в тихой заводи. Можно разматывать удочку, но все тебя тянет дальше, выше: что там? И берега все круче, выше, дичее...

Утка-крохаль вдруг шлепнулась впереди по ходу лодки, близехонько... Плывет, поворачивая голову с хохолком, поглядывая круглым глазом в светлом ободке, зовет, приглашает: «Ну, давай же, давай за мной, подальше от моих детей-крохалят», от выводка!» Мать-утка намеренно неосторожна, жертвует собой ради детей, подпускает врага-человека не то что на выстрел, можно прихлопнуть веслом... Вижу сереньких утят в траве у берега: высунутся, посмотрят, унырнут...

Когда плывешь на байдарке вверх по Генуе, сказка обступает тебя со всех сторон, протягивает к тебе из воды коряжьи руки, нависает над головой медвежьими лапами елей. Где-то что-то шлепает, хлюпает, вскрикивает голосами неведомых птиц...
И, кажется, никто до тебя не плавал по Генуе. Никто! Ты — первый!..

Дохожу до такого места, где русло реки перегорожено капитальным заломом. Конечно, можно перетащить байдарку по берегу. Но это в другой раз: все мои силы потрачены на плаванье по сказочной реке. Разве чтоб порыбачить... Посоветую тем, кто прочтет мое письмо, соберется с удочкой на Геную: запасайте побольше крючков: дно реки выстелено топляками, корягами...

Когда сплываешь вниз по реке, то и грести почти не надо, река несет твою лодочку, как поплавок. Вплывешь в озеро — увидишь на Горе родимую деревеньку, свою избу... А вон и белая рубаха Ивана, красная Машина косынка. Стог почти уж сметали. Утром ничего не было, вдруг вырос стог, будто всегда стоял, природой ему назначено это место: часть пейзажа — и признак жизни. В зиму сено увезут Иван с Марьей в деревню Усть-Капшу, в новый дом, на новый сеновал, вместе с коровой Майей.

Причаливаю в мою гавань под ивовым кустом. Тропа от озера к избе — моя, мною протоптанная. Поднимусь на Гору, сяду на лавочку, ко мне придет Иван — на беседу. О чем-нибудь побеседуем с ним или просто так посидим: оба устали; Иван сено косил, я рыбу ловил. Усталость от трудов сближает людей: можно поговорить, можно так посидеть.

С кем не дается мне взаимопонимание, так это с котом Филькой. Филька — охотник-мышелов, мышей он ловит травяных. Сам дымчато-серый, а кончик носа у него черный; у всех котов розовые, а у Фильки черный. Филька — кот травяной, крапивный. Поманю его, он охотно придет к рукам, заберется мне на плечо, там приляжет, замурлычет, примется вонзать в меня свои вострые когти. Кот хищный, но в то же время ласковый. Я терплю, поглаживаю Фильку, приваживаю его, несу в избу — в острастку моим избяным мышам: уж больно они разгуливаются по ночам. Вот бы на них напустить бы Фильку...

Но Филька, внесенный в избу, вдруг соскакивает у меня с плеча, опрометью кидается в дверь — и поминай как звали. Нет у него ни малейшего интереса к моим мышам.

Ночью сяду писать письмо из лесу, вдруг спохвачусь: морошка не найдена, не собрана, никто не знает, поспела она или уж утекла...

Утром вскакиваю как встрепанный, настроенный, нацеленный, заряженный на морошку. Чай пью, обжигаюсь, будто мне к девяти на службу. Кидаюсь в ближние боры, дальние оставляю в уме: не здесь, так уж там-то...

Июльский лес пронизан светом... В лесу воцарилась особенная тишина ожидания, кануна: все готово созреть, прянуть из гнезда, стать на крыло. Цветут брусничники, черничники, малинники. Притаились недавно оперившиеся птенцы, обросшие мягкой шерсткой зайчата, медвежата, волчата, лисята, барсучата. Шуршат в хвощах ежи; у ежей должны быть ежата, но я их еще не видал. У муравьев, если вглядеться, натоптаны от муравейника к муравейнику прямые, как Невский, проспекты, с многосторонним оживленным движением, без выхлопных газов...

Лес в июле зеленый, нехоженый, незапыленный, будто умытый и причесанный к празднику. Хочется идти по нему осторожно, не нашуметь, не натоптать сапожищами, не спугнуть сторожкую тишину. Июльский лес зачарован, заворожен, наполнен движущимися тенями. Того гляди выйдет вон из-за того выворотня Хозяин Леса, с лишайной бородой, спросит: «А ты зачем пожаловал?»
Как зачем? За морошкой!

Вдруг слышу следом за собой легкое топотание по тропе. Кто бы это мог быть? Лес пустехонек... Сам не свой от радости, меня догоняет Малыш. Вот это встреча! Поздоровались, пообнимались... Не было у нас с Малышом договору вместе в лес идти, он своим умом прознал о моем намерении. Сбежал от хозяев — и вот он, здрасьте!

Мы пошли по морошку вдвоем с Малышом. Правда, он больше шастал по дебрям, на кого-то там лаял. Однажды явился на тропу облизываясь: что-то лакомое съел. По глазам его было видно: хотелось ему похвастаться...

Ближние боры в июле скоро пройдешь: грибов не надо искать, за ягодами не нагибаться. Перевалю горбину, тут тебе по правую руку болото... И вот я схожу на болото, чувствую, как становится все горячее, пятки жжет...

Пробую на зуб одну морошку, другую: поспела, тает во рту, дух захватывает от сладости; облизываюсь, как пес Малыш. Набираю, чтоб дно закрыло в корзине, со всех ног бегу к деду Федору с бабой Таней, несу им из лесу первый гостинец сей год и, главное, важную новость: настало время морошки! Пора!

Глеб Горышин | Фото Анатолия Фирсова

Здравствуй, Лёма!

Пишет тебе маленький Белый Медвежонок. Писать пока умею плохо, поэтому мое письмо не очень длинное. Я очень обрадовался, когда мама принесла мне твое письмо, ведь я еще никогда в жизни не получал письма от человека!

Как я уже сказал, я еще маленький, но собираюсь стать большим, как мои папа и мама. Ты ведь знаешь, что мы - белые медведи - самые крупные хищники на земной суше, чем очень гордимся. Конечно же, наши размеры не позволяют нам поселиться в твоей квартире. Ты и сама можешь в этом убедиться, посетив московский зоопарк, где мои дядя и тетя плавают в просторной вольере с бассейном.

Живем мы только на севере. Белая шуба помогает нам подкарауливать добычу, делает нас не заметными. Я очень люблю плавать. В море мы чувствуем себя, как рыба в воде! Едим и рыбу, и яйца, и то, что выбрасывает на берег море. Очень вкусная еда водится у полярников в железных баночках - сладкое густое молоко. Иногда мы не выдерживаем и тайком съедаем часть их запасов, за что они на нас сердятся.

Прости, устал писать, да и мама зовет подкрепиться, ведь, чтобы вырасти большим, нужно много всего съесть.

До свидания. Твой медвежонок Умка.

Здравствуй, мой новый друг!

Пишет тебе Лев - царь всех зверей. К сожалению, в гости к тебе приехать не могу, нужно присматривать за своими подданными, которых у меня немало. Многие люди думают, что я одинок, но это не так: я управляю своим прайдом. Прайд - это большая семья, в которой есть самец (то есть я), самка с детенышами и молодые львы. Сейчас в моем прайде 30 львов. Но я со своими обязанностями справляюсь неплохо.

Я тут вот о чем подумал: а что сказали бы твои мама и папа, если бы я вдруг нагрянул по твоему приглашению к вам в гости вместе со всем своим семейством? Спроси их об этом и напиши мне в письме.

Я выгляжу очень приятно, хотя и немного грозно. У меня золотистая шкура и замечательная грива. Гривы у львов могут быть разными: и темными, и светлыми. У одного моего брата небольшая грива похожа на скромный воротник вокруг шеи. А вот у меня она - большая, черная и густая. Спереди она спадает на лоб, как челка, с боков окутывает шею. Шерсть топорщится даже на брюхе. Ваши человеческие ученые различают львов по разным гривам и даже разделяют нас из-за этого на какие-то «подвиды». Правда, мне не очень понятно, зачем они это делают. Мы ведь и так друг друга узнаем.

Мой вес не так уж велик, как ты думаешь, - вешу я всего 200 кг. Есть у нас враги и среди людей, носорогов, буйволов, бегемотов и слонов. Но мы пока со своими проблемами справляемся. В национальном парке нам живется неплохо.

Спасибо, тебе за подарок, отличная кость! Если ты умеешь сочинять стихи, то сочини и про меня, пожалуйста.

До свидания, нужно бежать осматривать свой прайд, все ли там в порядке. Твой друг Лев Африканский.

ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГОЙ ДРУГ!

Получила от тебя письмецо. Спасибо, что не забыл меня, адрес правильно указал. Ты уж извини, что не сразу тебе отвечаю: по ночам охотиться надо, а днем плоховато вижу, читать не могу. Так что я твое письмо только недавно прочла, по одной букве в день читала.

Сообщаю тебе в начале нашего знакомства, что мое настоящее имя - Неясыть обыкновенная. Живу я действительно в дупле, там же высиживаю своих любимых птенчиков. Крылья у меня сероватого цвета с бурым оттенком. Клюв желтоватый, а когти черные. Ну как, представил меня?

Я очень мудрая. Давать советы - мое любимое занятие. Ты пишешь, что тебе нужен совет (наверно, как ловить мышей), так я тебе непременно объясню.

Теперь о мышах. Конечно же, я их люблю необыкновенно, мыши - это моя слабость. Иногда приходится обходиться и лягушками, маленькими птичками, ужатами, крупными жуками. Если повезет, то и рыбку поймаю.

Птица я, как видишь, хищная. И это сразу можно определить по моему крючковатому носу. Ночью я не только отлично вижу, но и не менее хорошо слышу. Сразу узнаю, где мышка шуршит, где еще кто шевелится. Летаю я медленно, в темноте выискиваю добычу. Могу и в засаде посидеть, например, на сучке дерева.

Многие считают, что я днем совсем слепой становлюсь. Имей в виду, что это не так. Кое-что я и при свете различаю, просто ночью я вижу намного лучше. Ведь птица я ночная.

Все, милый, заканчиваю письмо, а то мыши совсем нахальными стали: у самого дерева бегают, на меня внимания не обращают. Разве можно такое терпеть?

Спасибо тебе еще раз за приглашение. Но ведь я не знаю, как тебя найти. К тому же я слышала, что среди людей есть и мои враги. Не знаешь ли ты, кто они такие и что плохого я им сделала? Может я им плохой совет дала?

Так что с прилетом к тебе пока подожду. Передавай привет всем своим домашним мышам (если они у вас есть).

Твой друг Мудрая Сова по имени Неясыть.

ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГАЯ ВИКА!

Пишет тебе твой новый знакомый пингвин по имени Адели. Большое спасибо за письмо, я был очень рад его получить, хотя оно и очень-очень короткое. Как ты знаешь, я живу на Южном полюсе. Мой дом - Антарктида и соседние острова. Больше меня ты не встретишь нигде, разве только в зоопарке. Надеюсь, что туда я не попаду.

Живется нам, пингвинам, в Антарктиде очень хорошо, просто замечательно! Мороз и ледяной ветер нам нипочем. Ведь у всех пингвинов очень теплые шубки из перьев и пуха. Да и толстый-толстый спой... нет, не шоколада, а специального жира согревает наши сердца и прочие внутренности. Я и все мои многочисленные родственники питаемся рыбой, сами ловим ее в океане. Плаваем мы, как спортсмены. Любой пингвин в воде чувствует себя лучше, чем на суше.

Знаешь ли ты, что мы, пингвины, бываем разными? Среди нас есть и большие - королевские, и толстые - императорские. Самые маленькие и шустрые - это мы, пингвины Адели (или адельки, как нас называют полярники). Так что у меня много разных родственников.

Очень жаль, что не смогу приехать к тебе в гости, жарко мне будет в вашем климате. К себе, в Антарктиду, я тебя пригласить побаиваюсь. У нас такие сильные ветры и морозы! На таком юге ты с непривычки можешь замерзнуть.

У меня к тебе просьба: нарисуй мне, пожалуйста, лес. Я много о нем слышал от полярников, но никак не могу представить, что это такое.

До свидания.

Твой друг Пингвин.

ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГОЙ ЛЁНЯ!

Пишет тебе, как ты уже догадался, твой знакомый Снегирь. Я был очень рад получить от тебя весточку. До этого я никогда не получал письма, так просто почирикаешь с кем-нибудь в лесу, пообщаешься, а тут - настоящее письмо! Живу я в лесной стране, в зимнем лесу. В лесу обитаю и летом. Только зимой все под снегом, корма не хватает, вот и прилетаю в село, к вам, людям, поближе. Может, даже иногда под твоим окном сижу, ожидая крошек хлеба или еще чего-нибудь вкусненького. Много в селе добрых ребят, они нас, птиц, зимой подкармливают, от голода спасают. Мы им очень благодарны за это. Если вдруг кто-нибудь из ребят летом в лесу заблудится, мы его тоже подкормим, от голода спасем: принесем разных ягод, семян.

Птичка я заметная, яркой, перышки на спине серые, на головке - черные, а грудка, как яблоко спелое, красная.

Я, конечно, рад твоему приглашению в гости, постараюсь прилететь, но только попозже, когда зима начнется.

До встречи. Твой знакомый Снегирь.

ЗДРАВСТВУЙ, ИЛЬЯ!

Благодарю тебя за письмо. Я очень рад, что ты любишь меня и моих родственников. Я об этом уже всем сообщил. И все африканские слоны были этому очень рады и передали тебе большой-большой (такой же, как они сами) привет. А еще они попросили меня рассказать тебе о нас, слонах, поподробнее.

Знаешь ли ты, что наш хобот - это удлиненный нос и верхняя губа одновременно? И при этом он служит нам рукой. Хоботом мы поднимаем с земли даже очень маленькие предметы и ощупываем вещи так, как ты пальцами. Да и пьем мы при помощи все того же хобота. Представляешь, я могу всосать сразу 10 литров воды, а потом струей вылить ее себе в рот! Слону, который повредил хобот, приходится нелегко, ведь и кушать без своего длинного носа мы не можем. Но надеюсь, что ничего плохого со мной не случится, и мой замечательный хобот всегда будет при мне.

Мы, африканские слоны, крупнее своих индийских родственников. Мой рост, например, три с половиной метра, а длина тела - восемь, из которых полтора метра приходится на хвост и около двух - на хобот. И еще одна важная особая примета: мои уши гораздо больше, чем у индийского слона. Так что я лопоухий, это уж точно. Но ушами хлопать не привык, и лапшу на уши мне никто не вешает. Может быть, потому, что до моих ушей не так-то просто добраться!

Расскажи всем своим собратьям по классу о нас, африканских слонах. Передай им привет. Африканский. Горячий. Приезжайте в гости. Мы вас покатаем в знак дружбы.

Твой новый африканский друг Слон.

Дорогая Вика!

До меня, жирафа, дошло твое письмо, которое начиналось с таких замечательных слов - «Дорогой Жираф!» Мой портрет мне понравился. Я его показывал знакомым и родственникам.

В моем меню - вкусные молодые побеги, бутоны акаций, мимоз. У меня очень длинный язык. Но вовсе не для того, чтобы постоянно болтать. С его помощью я могу срывать листья даже с веток, густо усеянных длинными колючками.

Воды я пью мало, мне хватает и той, которая есть в листьях. Между прочим, я не просто высокий, а самый высокий среди всех животных нашей планеты: расстояние от земли до моего лба - почти 5 метров! Так что ни в каком человеческом доме, ни в какой квартире я не помещусь. Если только на следующем этаже потолок снять, тогда смогу недолго погостить. На каком этаже ты живешь?

Я думаю, ты знаешь, какая у меня замечательная шкура, с коричневыми пятнами, как будто кто-то вымазал меня в шоколаде. Жаль, что это не настоящий шоколад. Но все равно красиво. Благодаря таким рисункам меня трудно заметить в тени деревьев, среди кустов.

Сплю я мало, в основном, ночью, но очень чутко.

Главный мой враг - лев, хотя пока мне удавалось убежать от него и спрятаться. Одного я даже ударил передней ногой.

Знаешь, как он испугался! Этот царь зверей совсем не по-царски поджал хвост и убежал. И правильно сделал, ведь у меня очень сильный удар!

Сейчас я живу в национальном парке. Это такое замечательное место, где нас, жирафов, охраняют. Приезжай в гости.

Кланяюсь низко.

До свидания.

Твой пятнистый Жираф.

ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГОЙ ДРУГ!

Пишет тебе колючий, но очень добрый в душе ежик. Ты не представляешь, как я был рад получить письмо в конверте с красивыми буквами!

Расскажу кое-что о себе. Живу я на опушке, иногда посещаю дупла в стволах деревьев у земли, прячусь среди кустов. Так что адрес ты указала точный. Люблю отдыхать в пустом поваленном дереве или неглубокой норке (сам норок делать не умею).

Если наступает холодная и долгая зима, то устраиваюсь в глубоких норах. С приходом тепла еды у меня прибавляется: майские жуки вылетают, гусеницы, жужелицы приползают. Я ем даже жуков-навозников. Для других зверей и птиц они ядовиты, а для меня даже приятны на вкус. Да и яд гадюки для нас, ежей, не опасен. Лакомлюсь я также мышками, яйцами, птенцами и даже небольшими птицами, которые строят гнезда на земле. Просто я ем то, что мне предписано законами природы, а их нарушать нельзя никому.

Заканчиваю писать, так как очень хочется кушать, а невдалеке ползет упитанный жук. Еще раз спасибо за заботу. Если проголодаешься, приходи ко мне. Я угощу тебя самыми жирными личинками, жуками, лягушками, мышками. Они очень аппетитны и питательны, поверь мне.

Твой знакомый Ежик!

ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГАЯ КСЮША!

Очень обрадовалась, получив от тебя письмо. Я его спрячу в кладовой, где у меня собраны самые главные запасы: сухие грибы, шишки, орехи и прочие вкусные и питательные продукты. А когда мне станет грустно, достану твое письмо и прочту его еще раз. Так приятно, что ты беспокоишься обо мне.

Хорошо ли ты учишься? Я, например, лесную азбуку на «отлично» знаю. У нас в лесу главный учитель - природа. Это у вас в школе можно иногда не выполнить в срок домашнее задание, а в лесу, если вовремя всему не научишься, тебя сразу съедят. Так что когда зверей в лесу увидишь, знай: остались самые умные. Я всегда была отличницей в лесной школе. И бельчата мои такими же вырастут.

Свое гнездо я устроила в дупле большого дерева, обнаружить его непросто. А моя сестра соорудила другой дом - гнездо из веток деревьев, оно похоже на шар и называется гайно. У него отдельные вход и выход, чтобы можно было выскочить в случае опасности. Кому что нравится, а мне мой дом кажется более надежным, хотя вход и выход у него всего один.

Знаешь ли ты, что цвет моей шубки меняется? Моя зимняя шуба другого цвета, чем летняя. Как ты думаешь, какого? А меняю я свою одежду, чтобы быть незаметнее в лесу. Ты, наверное, знаешь, что я отлично лазаю по деревьям и прыгаю с ветки на ветку. (Вот недавно пришлось спрыгнуть с самой вершины дерева на землю.) Помогает мне в этом мой замечательный, пушистый хвост, который не хуже парашюта. Жаль, что у тебя такого нет.

Заканчиваю письмо, так как проснулись мои непоседливые бельчата.

До свидания.

Большая Рыжая Белка.

ЗДРАВСТВУЙ, ВИКА!

Благодарю тебя за письмо. Я очень рада, что ты любишь меня и моих родственников, ведь мы бабочки такие красивые. Мы бабочки Махаон очень яркие, мой основной окрас крылышек – желтый. На них черные узоры, около тела и на краях крыльев. Узоры в виде полосок и пятнышек. На задних крылышках у меня есть хвостики, длиной до 10 мм. Питаюсь я цветочным нектаром. А вот моя гусеница питается морковью, тмином, диким укропом. Я почти все время в полете, даже садясь на цветок, чтобы поесть. Получила я свое название в честь врача – хирурга Махаона – сына Акслепия. Мы, бабочки Махаоны, находимся под угрозой исчезновения, так как стали редкими бабочками. И нас занесли в Красную книгу. Расскажи всем ребятам, что нас нельзя ловить.

Встретится, мы можем с тобой летом. Я обитаю на цветущих лугах и могу прилететь в цветущий сад, который находится около твоего дома!

Заканчиваю письмо, пора лететь собирать нектар.

До свидания.

ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГОЙ АНДРЕЙ!

Пишет тебе Волнистый попугай. Живу я в Австралии вместе со своими друзьями и родственниками. Самый распространенный цвет австралийских попугаев – зеленый. Назвали нас "волнистыми" из-за волнистого окраса на голове и шее.

Я небольшого размера и очень хорошо дружу с человеком. У нас, у попугаев масса достоинств: подражание человеческой речи, пение , красивое оперение, интеллект. Со мной всегда интересно, я могу играть с игрушками (зеркало, лесенка, колокольчик и другие), могу подражать пению птиц и речи человека. Но так же я являюсь любимым домашним питомцем. Люди с удовольствием покупают нас для своих детей.

Если ты когда-нибудь решишь завести волнистого попугая, то знай: кормить нас надо зерновой смесью . Состав зерновой смеси должна входить овсяная крупа, или овес, просо. А еще мы любим овощи и фрукты , вареные куриные яйца, нежирный творог.

Пока. Привет всем маленьким птичкам, которые живут в вашем городе. Твой маленький и очень красивый друг.

ЗДРАВСТВУЙ, МОЙ НОВЫЙ ДРУГ!

Пишет тебе новый лесной друг Рысь. Ты, конечно, очень удивлена, почему Рысь, а не твоя домашняя кошка. Но я тоже кошка, семейства кошачьих. И мне очень хотелось написать человеку письмо, рассказать про нас.

Не надо меня бояться, я могу быть верным и хорошим другом. Чтобы нам лучше узнать друг друга, расскажу немного о себе. От моих многочисленных кошачьих родственников меня отличают очень короткие лапы, симпатичные кисточки на ушах и круглые зрачки. Я очень ловка, прекрасно лазаю по деревьям и ничуть не хуже бегаю по земле. К тому же и плаваю отменно. Охочусь обычно на зайцев, но иногда (если зайцев поблизости нет, а кушать очень хочется) нападаю и на лосей, и на диких молодых свиней. Добычу подстерегаю в засаде.

От морозов (а они в наших таежных краях бывают очень сильными!) меня спасает густая шерсть. А широкие мохнатые лапы помогают передвигаться по снегу.

Живу я, как и многие мои родственники, в лесной чаще. Людей здесь почти не бывает. Ведь люди долго называли нас «вредными», зато мех наш - «полезным». Вот и осталось сейчас на белом свете не так уж много рысей. Я стараюсь не уходить далеко из своего таежного дома. Так что в гости я, конечно, не приду, но другом твоим быть согласна.

Крепко жму твою человечью лапу.

Наше вам с кисточкой, как говорят люди

( а у меня целых две кисточки на ушах).

Рысь.

ДОРОГОЙ ДРУГ, ПРИВЕТСТВУЮ ТЕБЯ!

Ты, конечно, очень удивлена, почему черная пантера, а не твоя домашняя кошка. Но я тоже кошка, семейства кошачьих. И мне очень хотелось написать человеку письмо, рассказать про себя.

Черная пантера - такая, как я, - всего лишь разновидность леопарда с очень темной шкурой. Даже в одной леопардовой семье иногда рождаются три котенка желтые с черными пятнами, а один - черный, как сажа.

Мы, пантеры, - грациозные, ловкие и очень красивые животные, пишу тебе об этом без ложной скромности. Как и все кошачьи хищники, мы охотимся из засады, точно и далеко прыгаем. Мы очень любим воду мы не только пьем, но и умываемся, как и некоторые ученики вашего класса (надеемся, что таких найдется немало).

Увидеть в природе меня непросто. Я хорошо маскируюсь, к тому же я чуткий и осторожный зверь. А иначе, как уберечься от своего главного врага - человека?

Как жалко, что мы живем далеко друг от друга! Но если ты очень хочешь посмотреть на моих сородичей, поезжай в какой-нибудь крупный город. Там в тесных клетках зоопарка томятся пантеры-неудачники, попавшие в плен к человеку.

А вообще-то мы очень похожи на больших домашних кошек, особенно черных. Не обижай их, пожалуйста, ладно? И своих друзей попроси об этом. Кошки ведь не могут нам пожаловаться, а если бы могли?

До свидания.

Твоя Черная Пантера.

ЗДРАВСТВУЙ, ГЕНА!

Очень рад твоему приглашению. Но у меня возникло сомнение: так ли уж велик твой домашний бассейн? Смогу ли я в нем поместиться? Ведь моя длина больше полутора метров! К тому же я не могу лежать все время неподвижно, мне нужен простор, чтобы плавать, нырять. Так что, если подходящего бассейна нет, погостить у тебя не смогу. Но ты не грусти, ведь мне, как и любому зверю, лучше всего на воле .

Хочу подробно познакомить тебя с нами, с акулами.

Мы акулы отличаемся друг от друга размером, формой тела и окраской. Некоторые акулы (Карликовая акула) могли бы поместиться у тебя на ладони. Зато другие бывают величиной с автобус. Самая опасная акула – это Белая акула. Китовая акула - самая большая рыба в мире. Эти акулы отличаются спокойным нравом. Многие акулы украшены пятнышками, полосками или волнистыми узорами. Это Леопардовая акула, Австралийская пятнистая акула, Зебровая акула и другие.

У нас акул есть друзья. Рыбы-лоцманы следуют за акулой, подбирая остатки пищи, которую она не доела. Рыбы-прилипалы прикрепляются к спине акулы особой присоской и путешествуют вместе с ней по просторам океана.

Надеюсь, когда-нибудь ты будешь путешествовать по океану и узнаешь меня.

Но будь осторожен! До свидания!

Здравствуй, дорогая хозяйка!

Пишет тебе твоя собака.

Я, Такса - очень необычная и удивительная собака. Необычность моя заключается как во внешнем облике, так и в характере, поведении и интеллекте. Относят нас к группе охотничьих собак. Мы, коротконогие таксы, приспособленные для ловли зверей в норах.

Название “такса” в переводе с немецкого языка означает "барсучья собака".

Ещё мы обладаем крепким здоровьем. В еде непривередливы. Таксы очень выносливые собаки и неутомимые спутники, всегда готовые составить компанию в люб о м путешествии.

Чем кормить меня? Какие продукты можно давать мне, а какие нет? Давайте разберемся. Меню таксы должно состоять из мяса, овощей, разнообразных каш и зерновых, а также кисломолочных продуктов.

Не перекармливай меня, это может быть опасным.

Именно Германия является родиной таксы. Обладая отличным слухом, я слышу малейший шорох. Я отличный сторож, никогда не поднимающий напрасной или преждевременной тревоги. Со мной тебе будет спокойно.

До свидания.

Твоя любимая Такса.

Здравствуй, дорогая Даша!

Пишет тебе медвежонок коала из далекой (для тебя) Австралия - это самый маленький материк (часть суши, вокруг которой - океаны и моря). Он находится в Южном полушарии. Когда в тех местах, где ты живешь, зима, у нас, в Австралии, лето, и наоборот. Зимой в Квинсленде (это такое место на северо-востоке Австралии) очень сухо, но при этом не очень уж и жарко. У тебя в твоей стране России зимой много какого-то снега, и что он похож на белую вату. Я такого в своей жизни никогда не видел, но мой знакомый кенгуру рассказывал, что его дедушка много-много лет назад видел что-то похожее на юге Австралии, в горах.

Я живу в лесу, где растут большие эвкалиптовые деревья. Я ем только листья эвкалипта и практически ничего не пью. Больше всего мне нравится сидеть на дереве или, в крайнем случае, неторопливо лазить по веткам.

Хочу рассказать тебе об еще одной своей особенности. Нас, коал, называют сумчатыми медведями, потому что на животе у коалы-мамы есть сумка. В этой сумке она носит маленького кенгуренка до тех пор, пока он не вырастет. А вот почему нас называют медведями, я не знаю. Ведь я не видел настоящих медведей. Напиши мне, пожалуйста, как они выглядят, и нарисуй их портрет.

Буду с нетерпением ждать от тебя письма. Австралийский медвежонок Коала.